Эсхатология и неотмирность, осуществляясь (насколько это возможно, разумеется) на практике, порождают такое качество, как максимализм. Он, можно сказать – главный метод монашества; и само христианское монашество вполне может быть определено именно как евангельский и церковный максимализм. Но, как и любое явление на нашей падшей земле, монашеский максимализм может искажаться, неверно пониматься и подменяться иным содержанием.
В качестве таковой подмены для монашества традиционно выступает гипертрофированно воспринимаемый аскетизм, так что монашество в сознании большинства людей увязывается именно с внешним аскетизмом. Существует даже церковный тропарь – «общий преподобному»; в нём говорится: «Пустынный житель, и во плоти Ангел, / и чудотворец явился еси, Богоносе отче наш имярек, / постом, бдением, молитвою небесная дарования приим, / исцеляеши недужныя и души верою притекающих к тебе…». Я думаю, что это не совсем верно. Постом, бдением и молитвословием (то есть аскетическими деланиями) небесные дарования стяжать невозможно. Небесные дарования нам вот именно что даруются, а аскетика их не более чем ограждает и охраняет. Суть монашеского подвига, его специфически христианская, а не общерелигиозная суть (ведь аскетика – это, так сказать, «общечеловеческая» религиозная вещь, свойственная всем религиям), заключается именно в сфере экклезиологии.
(игумен Петр (Мещеринов)
http://www.pravmir.ru/protopresviter-aleksandr-shmem/
