Страшная клятва Гиппократа.
Удивление приносит знакомство с древним памятником греческой письменности, входящим в так называемый Гиппократов Корпус. Мы привыкли восхищаться «Клятвой Гиппократа», хотя мало кто, увы, читал ее целиком и еще меньше знают о том, что она называется просто «Клятва», реже – «Клятва врача». Высокая этика этого текста остается современной – не случайно все присяги и клятвы, которые приносят молодые врачи-выпускники, основаны на этом древнем тексте. И о достойном отношении с пациентом говорится там, и о почитании научившего тебя медицинскому искусству, и о целомудрии во всех смыслах… Только одно ускользает от нашего современного сознания – если бы эта Клятва выполнялась во всем ее древнем смысле, не стали бы врачами ни Антон Павлович Чехов, ни Николай Александрович Вельяминов, ни Михаил Афанасьевич Булгаков, ни Лука Войно-Ясенецкий. Причина проста: «Клятва» гласит, что «наставления, устные уроки и всё остальное в учении я клянусь сообщать своим сыновьям, сыновьям своего учителя и ученикам, связанным обязательством и клятвой по закону медицинскому, но никому другому». Это подметил крупный исследователь Гиппократова корпуса Людвиг Эдельштейн, совершивший, кстати, в середине двадцатого века переворот в подходе к истории античной медицины. Он сломал многие сложившиеся в XVII-XIX стереотипы восприятия места и роли античного врача в обществе. Врач греческой древности – это не богатый, украшенный перстнями человек, это странник, с посохом идущий по дорогам, небогатый периодевт. Это ремесленник. И искусство врачевания называется «techne iatrike» - подобно искусству горшечника.
Итак, ты можешь стать врачом только в том случае, если твой отец – врач.
К счастью, эта клятва рода асклепиадов, потомков Асклепия, таинственного бога-героя, победителя смерти и врача, очень быстро потеряла этот первоначальный смысл.
Бунт Галена
В семье зажиточного пергамца, известного архитектора Никона – горе. Упрямый единственный сын – «нравом в мать!», восклицает в горести Никон – не желает более учиться отцовскому искусству.
«Чего же ты хочешь, дитя мое?» - вопрошает усталый Никон.
«Хочу учиться на врача!» - отвечает юноша сквозь слезы.
«Этого еще не хватало!» - кричит в сердцах Никон, швыряя дифрос, маленький табурет, в угол. Раб-сириец ловко уворачивается, и дорогая египетская ваза разлетается на осколки.
Юноша в слезах убегает в свою спальню, Никон приказывает высечь раба, пытается сосредоточиться на хозяйственных книгах – но от расстройства все валится из рук. Усталый, измученный многодневной домашней войной, он возжигает светильники перед статуями богов, и, конечно, перед статуей покровителя их города, Асклепия Пергамского, и ложится спать, призывая судьбу-Тюхе быть милостивой к нему, несчастному архитектору…
Наступает ночь. Созвездие Асклепия-Змееносца сияет над Пергамом, над храмом Асклепия, над медицинской школой при нем, над домом многострадального Никона…
«Никон!» - говорит некий муж в белом одеянии. – «Ты поступаешь против воли богов!»
Никон ворочается на своем беспокойном ложе, но не просыпается.
«Отдай сына в мою семью, Никон!» - говорит божественный гость. – «Его удел – среди асклепиадов!»
Так в Пергамском асклепейоне во втором веке нашей эры появился новый ученик, слава которого дошла до Рима и пережила два тысячелетия. Сын архитектора Никона, Гален Пергамский –придворный врач римского императора Марка Аврелия, а затем и его сына Коммода. Врач, которого почитали и в античности, и в Средние века в Европе и на арабском Востоке. Имя его не забыто и теперь. А кто помнит его однокашников из врачебных семей?
Потомственные монахи-художники эпохи Возрождения
Всем известна история любви отца реформации августинианца-монаха Мартина Лютера и монахини Катарины, принесшей на свет шестерых детей. Но менее известна история монаха Филиппо и монахини Лукреции, истинных чад эпохи Возрождения. Фра Филиппо, сирота, воспитанный монахами и принявший в пятнадцать лет монашество, выкрал из монастыря монахиню Лукрецию, ставшую матерью его детей, в том числе талантливого Филиппино. Папа Римский по ходатайству Козимо Медичи, все-таки признал этот брак законным, освободив супругов от монашеских обетов. Филиппино рано осиротел и стал учеником Ботичелли, одна из известнейших его картин - Видение св. Бернарда в Бадиа во Флоренции. Самые знаменитые работы Филиппо находятся в соборе города Прато.
Мимесис и рыжий Сашка.
С древних времен обучение состояло в подражании – по-гречески «мимесис». Ученик должен был стать, «как учитель его» (Мф. 10:25), будь то обучение Торе при ногах Гамалиила, как было в жизни Павла, или плотницкому мастерству, как было в жизни отрока Иисуса из Назарета, названного сына Иосифа. Тысячи и тысячи сыновей учились ремеслу от своих отцов и передавали выученное дальше. «Древний мир… верно хранил предание, традицию. Отец мог оставить поэму сыну, чтобы тот её кончил, как мог оставить возделанную землю. Возможно, «Илиаду» создал кто-то один; быть может — целая сотня людей. Но помните: тогда в этой сотне было больше единства, чем сейчас в одном человеке. Тогда город был как человек. Теперь человек — как город, объятый гражданской войною», - писал Честертон.
Кажется, эта традиция древнего мира сохранилась в семьях скрипичных дел мастеров. В итальянском городе Кремоне с 1097 года упоминается род Амати, но впервые это имя зазвучало на весь мир, когда молодой Андреа Амати, еще двадцатишестилетний молодой человек, уже стал ставить свое родовое имя на свои инструменты. Вместе с братом Антонио они открыли мастерскую и творили в ней то, что потом будет называть «классической скрипкой» - круто закругленная головка, не очень выпуклые деки, узкая талия, удлиненные и изящные пропорции. Впервые они обратили внимание на выбор древесины для скрипки – только клен и ель брали они, а особый лак был вторым секретом того, отчего скрипка пела, словно дева-итальянка с голосом сопрано. Эти скрипки были в числе скрипок короля, и немногие богачи могли позволить себе их иметь. Андреа и Антонио стали основателями великой скрипичной династии – их сыновья были также гениальны, как отцы, но чума унесла всю семью в могилу, едва не прервав род Амати навсегда. И внук Андреа – Никола, единственный, выживший, продолжил завещанное ему.
Но ему, Никола, было суждено нечто большее, чем стать воскресителем рода Амати-скрипичных дел мастеров. В его школе родились основатели других великих школ, он стал, как источник, из которого разбегаются десятки полноводных, сильных рек – Руджери, Гранчино, Санто Серафин … Один из его учеников – носящий имя его славного деда, Андреа, и фамилию Гварнери, основал новую школу, а уже его внук, самый знаменитый из Гварнери, Джузеппе, получит эпитет Дель Джезу – «Иисусов»: он всегда подписывал скрипки тремя греческими буквами: иота-эта-сигма, IHC – акронимом Спасителя.
Второй ученик Амати известен всем. Это – Антонио Страдивари, проживший долгую и счастливую жизнь, чьи скрипки пели звонче и веселее скрипок Амати, и чей секрет никогда не будет разгадан – грунт ли, лак ли дают скрипкам его удивительный голос? Или так поет душа неродного наследника великого Амати, достроившая город, допахавшая поле, допевшая песню?
Стоит отметить, что когда К.В.Третьяков подарил Московской консерватории в XIX веке коллекцию смычковых инструментов мастеров Амати, Гварнери и Страдивари, он сделал это под одним, но строгим условием: эти инструменты предназначались для употребления беднейшими учениками… Династия может родиться не от плоти и крови, но и от бескорыстия-любви учителя и от доверия-любви ученика…
Но в том же девятнадцатом веке после дуэли на Черной речке сыновья не допишут поэмы русского Гомера – и он, пожалуй, сам не представлял это возможным. Пушкин писал в письмах жене о любимом сыне Сашке: «Да, в кого-то он рыж? Не ожидал я этого от него! ... Не дай Бог ему идти по моим следам, писать стихи, да ссориться с царями! В стихах он отца не перещеголяет, а плеть обуха не перешибет…»
Родословие по Матфею.
Когда читаешь один из самых, пожалуй, непонятных отрывков Нового Завета – Родословие Христа у Евангелиста Матфея, невольно вовлекаешься в восторг повествователя, повторяющего – «четырнадцать, четырнадцать, четырнадцать родов!». И потом уже понимаешь, что это – радость о Мессии-Давиде, и его число – четырнадцать – с умыслом образовано в родословной, а вернее, кратком богословском трактате Матфея. Да, Иисус – Давид, Давид и Давид! И Он – от плоти и крови Авраама и Исаака, Иорама и Иоафама, Авиуда и Азора – поколений и поколений давидидов. Он – корень и потомок Давида, и этим все сказано!
Все? Но, заканчивая родословие на ликующем «пришел Давид!», евангелист словно перебивает себя и говорит: (по-гречески это звучит значительно ярче): «а что касается Рождества Иисуса Христа, то оно было так».[1]
И родословие, генеалогия генезиса-бытия Бога с людьми вырывается за рамки человеческих ступеней, по которым тяжко шагает к надежде поколение за поколением, Авраам и Исаак, Авиуд и Азор – «не получая обещанного» (Евр.11:39). Бог действует совершенно свободно, и Иисус рождается наперекор всем планам и рассчетам – но тогда зачем Овид и Иессей? Зачем династии праведников книги Бытия и так ярко напоминающие их родословие Евангелия от Матфея?
Но пути Бога во Христе – пути парадокса.
Сын плотника и плотник по ремеслу Сам – как несхож Иисус с Иоанном Предтечей, Своим троюродным братом, сыном священника, впитавшего с ранних лет традицию, передающуюся от отца к сыну со времен Аарона и Моисея, и благороднейшая черта людей это династии – ревность по Боге, до смерти – своей ли, чужой ли…
И приходит к Нему на Иордан неузнанный младший брат – сколько таких младших родственников в восточных бедных селениях, Бог весть! Иоанн совершает крещения и узнает Того, кто будет учить не тому, что постиг в мимезисе от учителя через поколения и поколения, а будет учить «со властью», то есть напрямую от Бога, минуя династии и родословия наставников.
Он, Иисус, Сын Божий, Сын Человеческий, словно действует вне династий, родословий и самой традиции – хотя на одежде Его пришиты кисточки-цицит, а после крестной смерти Он будет завернут в плащаницу-тахрихим – как все сыны израилевы.
Он словно не был в традиции – и это привело Его на Крест, но Он был в ней настолько, что подорвал все родословия и генеалогии изнутри, как разорвалось небо над Иоанном, как разорвалась храмовая завеса в день Его распятия.
И поэтому в Его новое родословие пришли разные люди от пределов земли, не от рода Авраама, а сирофиникаяне, греки, римляне, славяне и азиаты. Потому что Он теперь, Воскресший, может любого чужого сделать братом, любого непохожего – научить тому, как слышать Отца…
Непотомственные гении – русские писатели
Удивительно, но великие творцы русской литературы – литературы, открывшей и открывающей миру Христа Страждущего, Христа Кроткого, Христа Неузнанного и Узнаваемого, были вне литературных династий. Словно им, как некогда Саулу, было слово от Духа – и вот, дворяне отчего-то «стали писать», хотя им-то это, на простой житейский взгляд, зачем было? Не из семей писателей вышли Достоевский, Толстой, Тургенев, и не рассчитывали они на то, что их дети закончат неоконченные романы. Здесь – тайна исхода из династии, сродни тайны Авраама, уводящего Исаака на гору Мориа. Исааку не дано прожить жизнь, похожую на бурную жизнь своего отца, не дано узнать тайну поднятого меча над жертвой всесожжения…
Смерть доктора Боткина.
Четвертый сын Сергея Петровича Боткина, Евгений, пробовал искать свой путь, поступив на физико-математический факультет Петербургского университета, но проучился там всего лишь год, и стал врачом, как и его знаменитый отец, закончив с отличием Военно-Медицинскую Академию. Научная и медицинская карьера его – поистине головокружительны. После командировки заграницу в Гейдельберг и Берлин, он защищает диссертацию, посвященную своему отцу – его первому наставнику и вдохновителю. Оппонентом его выступает сам великий Павлов. Далее – награды за отличия в русско-японской войне, преподавательская деятельность… и, наконец, он – придворный врач, лейб-медик, приглашенный в царскую семью по просьбе императрицы Александры Федоровны.
Наступает 1917 год. Доктора Боткина вызывают на допрос.
«Слушайте, доктор, революционный штаб решил Вас отпустить на свободу. Вы врач и желаете помочь страдающим людям. Для этого Вы имеете у нас достаточно возможностей. Вы можете в Москве взять управление больницей или открыть собственную практику. Мы Вам дадим даже рекомендации, так что никто не сможет иметь что-нибудь против Вас».
…Этот Боткин был великаном. На его лице, обрамленном бородой, блестели из-за толстых стекол очков пронизывающие глаза. Он носил всегда форму, которую ему пожаловал государь. Но в то время, как Царь позволил себе снять погоны, Боткин воспротивился этому. Казалось, что он не желал признавать себя пленником.
«Мне кажется, я вас правильно понял, господа. Но, видите ли, я дал царю мое честное слово оставаться при нем до тех пор, пока он жив. Для человека моего положения невозможно не сдержать такого слова. Я также не могу оставить наследника одного. Как могу я это совместить со своей совестью. Вы всё же должны это понять».
«Для чего Вы жертвуете собой для… ну, скажем мы, для потерянного дела?»
«Потерянное дело? — сказал Боткин медленно. Его глаза заблестели. — Ну, если Россия гибнет, могу и я погибнуть. Но ни в коем случае я не оставлю царя!» [2]
Для доктора Боткина был выбор – продолжить традиции династии врачей, дело своего отца-врача – или стать умереть смертью неудачника с другими неудачниками. Но не случайно его отец – и врач, и христианин – дал ему имя «Евгений» – «благородный». Евгений продолжил традицию отца-христианина, и остался великим врачом, достойным своей династии.
Евгений Боткин был расстрелян в ночь с 16 на 17 июля 1918 года вместе со своими пациентами – взрослыми и детьми из династии Романовых…
Вопреки всякой безнадежности, совершается чудо – династия русских врачей сливается с династией русских царей, становясь династией мучеников Христовых, и обретя себя в Сыне Давидовом, Сыне Божием, Сыне Марии….
[2] И. Л. Мейер «Как погибла Царская Семья»
P.S.Этот материал был написан по просьбе журнала "Вода Живая", а потом, в последний момент, по необъясненным причинам, отклонен.
Комментариев нет:
Отправить комментарий